Леонора Флейшер - Герой. Бонни и Клайд: [Романы]
Какой-то оператор, не Четвертого канала, не выпускавший Джона Баббера из поля зрения, прошел через барьер и направился к лестнице, ведущей ко входу, но офицер полиции преградил ему дорогу.
— Катись отсюда, парень, — сказал он довольно дружелюбным для полицейского тоном. — Будем проявлять друг к другу внимание и человечность, как Джон Баббер.
Оператор отступил за барьер. Тут из толпы высунулась маленькая худая рука и вцепилась в локоть оператора.
— Эй, приятель, ты из прессы? — прошептал
Берни ла Плант. — У меня для тебя есть фантастический сюжетик. Этот Баббер, он самозванец, обманщик и жулик. Все это чушь и ерунда, понятно?
Оператор недоверчиво уставился на Берни и уже хотел оттолкнуть его руку, как вдруг по толпе раздался крик: «Он пришел! Вот он идет!»
В то же мгновение толпа хлынула вперед, напирая на барьеры, и рука Берни освободилась. Он был подхвачен бушующей толпой, как щепка бурными водами, и с трудом удержался на ногах.
— Эй, послушайте, Бога ради! — кричал он, но никто не обращал на него внимания. Люди были счастливы лицезреть своего героя, все, кроме Берни ла Планта, приветствовали его, аплодировали, выражали ему свое восхищение и одобрение его гуманными поступками. Все, кроме Берни ла Планта.
— Эй, дама, перестаньте толкаться! Осторожнее локтями. Все вы сумасшедшие!
По иронии судьбы Берни был в данном случае совершенно прав, а все остальные заблуждались. В своем преклонении перед героем все они посходили с ума.
Крики толпы превратились в протяжное песнопение: «Джон! Джон! Джон!» Вдруг двери лифта распахнулись, и вышли Джон Баббер, Гейл Гейли и все остальные. Со всех сторон Баббера теснили и толкали, отовсюду к нему тянулись руки.
Герой, казалось, не сопротивлялся, он улыбался всем, и пожимал ладони, протянутые к нему. Казалось, он инстинктивно понимал, что нужен этим людям, как пища и вода. До спасения героем пассажиров рейса 104 жизнь всех этих людей была лишена смысла, и теперь эти изголодавшиеся по сенсации и одинокие люди нуждались в нем, и он, в свою очередь, нуждался в них, хотел быть им полезным.
— Я люблю тебя, Джон Баббер! — крикнула из толпы молодая девушка.
— Мы все любим друг друга, правда? — ответил Баббер.
— Да благословит вас Бог, Джон! — кричала старая женщина, протягивая ему руку. Джон взял ее руку и с чувством пожал.
— Да благословит Бог всех нас! — произнес он, и толпа приветствовала его слова.
— Жулик! Самозванец! — завопил Берни. — Проклятый обманщик!
Баббер повернул голову. Кто это сказал? Здесь все такие замечательные люди, все обожают его, кто же посмел назвать его обманщиком?
— Баббер, ты проклятый подонок! — снова закричал тот же голос. — А ну, верни мне мой ботинок и мои деньги!
Джон Баббер застыл на месте: он узнал этот резкий, скрипучий гнусавый голос — голос Берни ла Планта. У Джона появился шанс избавиться от всей этой круговерти. Он с беспокойством оглянулся, чтобы разыскать Берни и подойти к нему, но вокруг него были только радостные лица, и дело кончилось тем, что представители службы безопасности буквально подняли его на руки и вынесли из больницы.
В это время Берни, видя, что Баббер уходит, старался пробраться сквозь толпу, но безуспешно. Наконец, он потерял равновесие и упал на колени, затерявшись в лесу человеческих ног. Чья-то нога изо всех сил наступила на руку Берни. Берни заорал что было мочи: «Куда прешь, проклятый идиот!»
Подняв голову, он увидел, что этим идиотом оказался полицейский, разглядывающий его в упор. Берни, нимало не смутившись, выдержал его взгляд. Его терпение давно уже лопнуло, и ему нечего было терять.
Толпа относила Джона Баббера все дальше от детской больницы, но он продолжал оглядываться через плечо в поисках Берни ла Планта. Но Берни не появлялся, и больше не слышно было его насмешливых криков. Как обычно, его ждал лимузин. Джон с облегчением плюхнулся на заднее сидение. Лимузин медленно отъехал от обочины тротуара, а почитатели героя все цеплялись за крылья, капот и корпус автомашины. Баббер прижался к стеклу и стал смотреть на лица людей, как будто боялся снова остаться один. Это было ужасно. Руки у Джона дрожали; он посмотрел на них и вдруг заметил, что до сих пор держит конверт, который вручила ему Гейл Гейли. Это был сценарий фильма. Джон заставил себя распечатать конверт и вынул небольшую пачку бумаг. С минуту он смотрел на текст, как бы не видя его. Затем зрение вернулось к нему, и он прочел на обложке заглавие, напечатанное золотыми буквами: «Ангел, спасший рейс 104».
— О Боже! — подумал Джон Баббер. Это еще хуже, чем я предполагал.
Без дальнейших церемоний Берни ла Планта препроводили в боковую дверь больницы и вытолкнули на мостовую.
— Вы не имеете права арестовать меня за то, что я назвал этого типа жуликом, — возмущенно протестовал Берни. — Мы в Америке живем. У нас свобода слова.
— Мы и не собираемся арестовывать тебя, приятель, — ответил один из полицейских, широко улыбнувшись. — Мы спасаем тебя от справедливого гнева масс.
— Да, действительно, — засмеялся другой полицейский. — Ты оскорбил очень смелого человека, который стоит пяти тысяч таких, как ты, и заявляет, что мы все — герои, даже такие ничтожества, как ты.
Берни отряхнулся и сердито огрызнулся:
— Все это чушь.
Более высокий полицейский положил руку на плечо Берни и слегка подтолкнул его в сторону от двери.
— О’кей, приятель, так, значит, ты не герой, — мягко сказал он. — Ничего в этом страшного нет.
Никому не нужный, униженный, гонимый всеми, вне себя от горя, отчаяния и гнева, Берни ла Плант бродил по улице в поисках какого-нибудь укромного места, где бы можно было зализать свои раны.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Круговерть ночного кошмара продолжала набирать скорость. Джон Баббер решил, что никогда не сможет избавиться от него. За несколько дней он превратился из бездельника в героя, потом в сюрприз для репортеров, потом в героя войны, объект поклонения, а теперь он должен воспроизвести на экране самую большую ложь из всех, какими когда-либо кормили американцев. Сколько он еще сможет выдержать?
Ему следовало сначала все хорошо обдумать. Может, воспользовавшись случаем, прикарманить несколько долларов и кануть в неизвестность? Но когда Джон понял, что так у него ничего не получится, он подумал: почему бы ему не попытаться сделать людям добро? Почему он не может использовать положение, мимолетную славу, чтобы вселить в людей надежду? Мы все герои, мы должны быть героями, просто чтобы выжить. Но поскольку это очень трудно, наша любовь друг к другу и взаимопомощь облегчают дело. Эта мысль едва ли была нова. Некто более великий, чем Джон Баббер, проповедовал эту истину две тысячи лет назад, и весь мир слышал ее, а потом забыл.
Но теперь совсем не было времени на подготовку; события так молниеносно сменяли друг друга, что Джон не мог видеть конец. Одно дело — оступиться, даже попасть на обложку журнала «Тайм», и совсем другое дело — взять на себя ответственность за судьбы людей, подставить свое плечо отчаявшимся. Джон Баббер был человеком, а не богом. И вопреки тому, что писали о нем заголовки газет и журналов, он не умел творить чудеса.
Его собственные чувства также выходили из-под контроля. Чем больше времени он проводил с Гейл Гейли, тем больше сближался с нею, росла его привязанность к ней, угрожая поглотить все его чувства. Он не решился бы назвать это любовью, даже про себя, хотя ни одно другое слово не могло точнее описать его чувства. Джон понимал, что чем больше он увязает в этой ужасной лжи о его героизме, тем глубже роет себе могилу, и тем хуже будет расплата. Как он может мечтать о такой женщине, как Гейл, когда он стоит на краю пропасти? Кроме того, Джон не собирался тащить Гейл — первую из поверивших ему — в пропасть следом за собой.
Берни ла Плант тоже чувствовал себя как в аду.
Какой-то умный дьявол специально для Берни изобрел загробную жизнь — место, где полыхает огонь и где живут лишь два человека: он сам и этот идиот Джон Баббер. Берни и шагу не мог ступить, чтобы не увидеть перед собой лицо Джона Баббера, не услышать его имя. Повсюду на первых страницах газет красовался его портрет; журнал «Тайм» поместил его на обложке вместе с легендой об «Ангеле, спасшем рейс 104». Берни казалось, что каждый второй на улице и в автобусе носит футболку или рубашку с портретом Баббера. По радио передавали песни о Баббере; в первый раз в жизни Берни обрадовался тому, что продал свой телевизор и не должен теперь видеть физиономию Баббера по всем каналам.
И все это — да, даже обложка проклятого «Тайма» — могло принадлежать ему, Берни ла Планту.
К дьяволу все. Что же оставалось Берни? Только две вещи: вынесение приговора и тюрьма. Завтра он должен явиться в суд, где судья Гойнз скажет ему, сколько лет своей жизни он будет отрезан ото всего, что знает и любит. На него наденут наручники и выведут из зала суда, отведут в тюремную камеру, и повернется ключ в жизни Берни ла Планта.
